7 июня 1997 года

Милая Джози!

Первые несколько дней прошли как в тумане. Для начала нас посадили в автобус. Было уже довольно поздно, около часа ночи, и так темно, что из окна ничего не разглядеть. Нас отвезли на так называемое «зачисление». Когда мы остановились, в автобус зашел чувак в форме и начал кричать, чтобы мы выметались на улицу и строились по желтым отметкам на асфальте. Стоял туман, трудно было понять, где твоя отметка. А этот чувак постоянно кричал: «Живее!». Один парень вдруг заплакал ни с того ни с сего. Потом, правда, справился с собой, но, по-моему, все ему сочувствовали, кроме сержанта, который подскочил к нему и велел утереть сопли.

Нам разрешили сделать пятнадцатисекундный звонок, и я позвонил маме. Трубку никто не взял. Думаю, больше я звонить не стану. Я написал ей, чтобы знала, где я, но дальше дело за ней. Не знаю, ответит ли она. Бабушка Яззи ответила бы, но она не ждет писем, потому что не умеет ни читать, ни писать. Мы договорились, что я приеду к ней, когда нас отпустят на побывку через двенадцать недель.

В первую ночь мы вообще не спали. После того как мы все позвонили, нас усадили за парты и начали забрасывать информацией. Типа, что пол – это не пол, а «палуба», а дверь – «люк». Головной убор называют «прикрытием», а беговые кроссовки – «скороходами». Когда я закончу обучение, буду говорить на трех языках: английском, навахо и морпехском. Всем дали номер взвода, который пришлось записать на левой руке черным маркером. Мой – 4044, первый батальон. Потом у нас забрали все штатское: одежду, украшения, ножи, личные вещи, сигареты, еду, жвачку – все. Один парнишка попытался быстро затолкать в рот шоколадный батончик, чтобы не сдавать. Сержант заставил его выплюнуть все прямо на свои вещи.

Нам нельзя использовать слова «я», «меня», «мое». Когда мы хотим сказать что-то о себе, надо говорить: «Этот рекрут». Пока что все то и дело ошибаются. Я теперь рекрут Йейтс – без имени. Сержант объяснил, что в морской пехоте нет личностей, есть команда. Мы должны думать в первую очередь о своем подразделении. Четыре – ноль – четыре – четыре. Кстати, число четыре для навахо священно. Земли племени окружены четырьмя священными горами. Поэтому буду считать, что эта повторяющаяся четверка принесет мне удачу.

Нас тут же отвели на так называемую «черепную ампутацию». Сержант особенно веселился, когда подошла моя очередь стричься. У меня там были самые длинные волосы, но я знал, что их отрежут, – об этом предупреждал рекрутер. Нас побрили почти налысо, осталась только коротенькая щетина. Мне постоянно хочется провести ладонью по голове, но я боюсь привлечь к себе лишнее внимание. По-моему, чем меньше тебя тут замечают, тем лучше. Но да, тяжело было смотреть, как все мои волосы осыпаются на пол. Я вспомнил Самсона из папиной Библии. Он лишился силы, когда ему отрезали волосы.

Потом нам выдали снаряжение на тринадцать недель, которые мы проведем здесь. Дали даже салфетку, на которой напечатана схема винтовки М-16, чтобы мы ничего не перепутали, когда будем собирать ее после чистки. В итоге мы закончили в четыре утра, если не позднее, – я не знаю наверняка, нам не разрешили оставить наручные часы. Я не спал с прошлого утра, когда явился в приемную лагеря, и ужасно устал. Нас отвели в казармы. На койках – так тут называют кровати – лежали матрасы без белья. Тот же парень, что пытался затолкать сникерс в рот, сразу подошел к койке и лег. Сержант накинулся на него с криками: «По линии стройсь!» – это значит, что нужно встать вдоль белой полоски, чтобы мыски касались края. Нас научили ходить строем, а потом погнали в столовую. Там запрещено разговаривать, и мне это даже нравится, вот только сержант все время на нас орет. Подносы нужно держать под определеннымуглом, и чтобы большие пальцы были наружу. Столько всего нужно запомнить. Правда, если ошибешься, тебе об этом непременно сообщат. Нам дали десять минут, чтобы поесть, и снова погнали тренироваться.

Спать нас отпустили только в восемь вечера, а до этого учили маршировать, правильно поднимать ноги, стоять в шеренге и все в таком духе. Потом привели в казарму и показали, как морпех должен заправлять кровать. Посреди ночи сержант разбудил нас криками: «По линии стройсь!». Один парнишка продолжил спать. Сержант сдернул с него одеяло и заорал ему на ухо, так что бедняга скатился прямо на пол. Повезло еще, что койка была нижняя. Другой чувак в этот момент засмеялся, и сержант тут же переключился на него: «Дай мне час, рекрут, и обещаю: веселиться тебе живо перехочется!» Надевать форму нужно в определенном порядке, по одной вещи за раз. Когда нам говорят попить, нужно осушить фляжку и перевернуть над собой, чтобы доказать, что в ней не осталось воды.

Одна хорошая новость: я сдал физическую подготовку на триста – максимальный балл. Это значит, что я сделал сто подъемов туловища, двадцать чистых подтягиваний и пробежал три мили за семнадцать минут пятьдесят восемь секунд. Я много тренировался, чтобы быть лучшим. Только трудно понять, впечатлил ли я экзаменаторов или просто привлек к себе лишнее внимание. Наверное, время покажет. Один инструктор ухмыльнулся и сказал, мол, раз так, меня будут гонять больше остальных.

На четвертый день нас перевели в другую казарму и представили инструкторам, которые отныне прикреплены к нашему взводу. Штаб-сержант Медоуз – наш старший инструктор, еще есть сержант Блад и сержант Эджел. Сержант Блад постоянно горланит (я узнал это слово от тебя). Ни разу не слышал, чтобы он разговаривал спокойно. Он появляется из ниоткуда, кричит, опять куда-то бежит. Нам нельзя смотреть инструкторам в глаза, и это, пожалуй, к лучшему, а то быу меня голова закружилась, так быстро они перемещаются. Смотреть надо прямо перед собой. Мы постоянно орем: «Да, сэр!». Меня это бесит. В самих словах меня все устраивает, только вот драть глотку надоедает. Но сержант Блад однажды подскочил ко мне, брызгая слюной и крича, что не слышит меня. Как же хотелось оттолкнуть его!